Идут отделочные работы.
Завлекательную табличку сняли и переместили в предбанник, за первую дверь.
Мне, должно быть, повезло наблюдать и самого хозяина: доктора Танатоса. Это был восточный человек, похожий на гориллу, слегка и без любви ухоженную. Одетый в песочный костюм с металлическим блеском, засунувши руки в карманы, он молча стоял и смотрел в глаза другому существу, на вид – урожденному в Южной Азии. Существо, украшенное вязаной шапочкой, сидело в дверях, на корточках, ничего не делало, улыбалось и тоже смотрело в глаза доктору Танатосу.
Хозяин гипнотизировал его, словно удав. Отрабатывал навык и готовился к приему.
Центр Танатотерапии, еще не открывшись, постепенно распространяет свое влияние на всю округу.
В магазине, что неподалеку, работают и хозяйствуют мрачные соплеменники Директора. В конфетном отделе – типа Вэнэра, в колбасном – типа Гурген.
Продали мне колбасу под названием «Ностальгия По Молочной».
Что нужно добавить в колбасу, чтобы птицы и звери шли от нее прочь развратной походкой?
Похоже, что этот Центр будет пользоваться бешеной популярностью, потому что его открытия ждут не дождутся и усердно готовят себя в клиенты. Об свежевыкрашенную стенку уже расколошматили не только шампанское, но и многое еще. Кое-что не разбилось, лежит целое.
Шесть баночек из-под боярышника, которые катком не раздавишь, выстроились в чинный ряд. Видимо, непроизвольно случился предсмертный пир.
Микромир
У нас водились коммунальные соседи по фамилии Кудряшовы. Маменька Марья Васильевна и ее дочка Наташа, на большого любителя. Марья Васильевна была деревенских корней, не умела читать и работала сторожем в «яслив», будучи естественным клоном бабуси из фильма про операцию Ы. Вспоминала свою молодость, как ехала на телеге:
– А парень-то мне говорит: ты штаны надела? А я ему: нет. Вдруг он мне: а не боишься, что надует? А что я понимаю, еду дальше. Чего он такое говорит, думаю.
Это она потом пересказывала докторские речи, про которые у меня уже где-то было: «У тебе, кудряшова, вся перепенка хрящой затянувши».
А у Наташи, когда подросла, образовались кавалеры. Один любил ее деструктивной любовью, опасной для жизни имущества. Она уже давно посоветовала ему вернуться на переделку в материнское лоно, а на двери так и хранился отпечаток его пролетарской пяты. Он бил пятой, но дверь отворялась наружу. Прошло много лет, а отпечаток все был.
Марья Васильевне наливала Наташе перед обедом рюмочку для аппетиту. Это не прошло бесследно, и Наташа стала из Кудряшовой – Редькиной, привела домой мужа-сережу. Я был свидетелем их помолвки.
Наташа, обогащенная семимесячным животом, сидела на лестничном подоконнике. Глаза ее сузились в блаженные щелочки. Жених стоял на коленях, упершись лбом в лоно, так как подозревал, что ему туда тоже нужно, на переделку, но лоно уже было занято постояльцем – столь же несовершенным, как выяснилось потом. Все надо переделывать вовремя. По лестнице плыл предсвадебный сиреневый туман, в котором угадывалась летучая версия Агдама.
О содержании объяснения я догадался позднее. Он, сволочь, сделал ей предложение, от которого она не смогла отказаться. Годом позже она заволокла его в ванну, пустила холодную струю, сунула под струю его голову. Из наташиного рта вырывался свист пополам с цитоплазмой:
– А говорил, что вместе пиво пить будем! вместе!…
– Не надо шею, – горестно мычал Сережа Редькин.
Еще Наташа готовила пищу. Тарелка с какими-то овощами в муке простояла на кухонном подоконнике месяц, наполнила кухню миазмами, и у моей маменьки лопнуло терпение.
Она смахнула тарелку с овощами и мукой на пол.
Потом принесла наташиного кота Джерри и потыкала егойными лапами в муку, как будто это он разбил и наследил. Для достоверности она походила джерриными мучными лапами и по своему столу.
Наташа пришла, увидела и восклицала в итоге: «Ах, Джерри! Ах, шалун!»
Потом она пафосно взрыкивала: «Джерри! Мы с тобой одной кров и – ты и я!…»
Ее народившемуся младенцу бабушка Марья Васильевна самолично распрямляла гнутые ручки и ножки под песню «Коля, Коля, Николай, сиди дома, не гуляй». Она знала, о чем поет, ибо в народных песнях – великая мудрость. Коля потом, благодарный бабушке за инвалидность, сидел бы дома послушным мальчиком и действительно не гулял. Но моя маменька, проходя мимо, успела вмешаться и остановить бабушку, о чем потом сильно жалела.
Потому что Коля вырос в молодого человека по кличке Фарш. И несколько раз ограбил мою маменьку. На пару с братом, который тоже не очень удался, потому что созрел в сортире, когда его мама спала там, набираясь сил для отхождения плодово-ягодных вод.
Потом братья привели в квартиру всю окрестную наркомафию, и пришлось уезжать. Раскаиваясь и терзаясь сохранностью ножек. Были, конечно, и другие причины с ними расстаться. Я ведь тоже был не подарок. И простейшие, когда им приходилось оправдываться и огрызаться, указывали моей маменьке на сложнейшее, то есть на меня и на мои художества. Это была недопустимая ситуация. Мне, может быть, тоже следовало выпрямить ручки и ножки. Но у меня бабушка работала педиатром, исключено.
Фрейдизм с засученными рукавами
Мне приснился очень тревожный сон. Кое-какие параллели узнались сразу. Во-первых, там был Финский залив, с которым все ясно, потому что я в последние дни много пишу про Зеленогорск. Во-вторых, там были два рыла, в которых я мигом узнал вчерашних уркаганов из кино про ментов. Но в остальном не разобрался.
Я пришел на пляж удить рыбу. Увидел двух человек, стоявших по колено в воде, тоже с удочками. И решил, что все хорошо, соседи замечательные, не опасные.
Но дальше что-то произошло, и это событие вдруг развязало этим рылам, рыбакам то есть, руки. Они подошли ко мне с победным видом и сказали, что теперь-то начнется. Теперь-то им почему-то можно браконьерствовать. И подтянули к себе сети, в которых болталась пара здоровенных, объеденных с хвоста рыб. А моя удочка сиротливо лежала на песке. Рыла побрели в залив, уходя все дальше и дальше, с сетями. Потом они незаметно опять оказались рядом. И я стал объяснять своим родным, что книжки наши выйдут очень скоро, что нас с этими рылами верстали вместе и уже отправили в печать. Рыла снисходительно кивали.
Сейчас я ищу дальнейшие аналогии. Конечно, вспомнил одну древнюю историю про рыбаков, которые тоже вот так бродили по водам, будучи ловцами рыб, а к ним подошел некто и сказал, что они будут ловцами вовсе не рыб… В этом случае моя роль остается загадочной. Я не решаюсь отождествиться с этим третьим лицом, пришедшим на пляж, чтобы сделать из рыл приличных людей. Хотя остро хочется.
Дача Эрмлера
Интеллигенция никакая не прослойка. Это разноцветная масляная пленка, неслиянная с правильной и здоровой лужей. Искусственное и чуждое наслоение, оскверняющее естественную среду.
Во время оно, в городе Зеленогорске (похоже, у меня наклевывается целый зеленогорский цикл), строился известный режиссер Эрмлер. И строился солидно, в форме дачи. Не только солидно, но и стремительно. Его безлошадный сосед не успел оглянуться, как мощный забор Эрмлера впечатался ему в суверенитет и потеснил на пять метров.
Мудрый народ осудил такое тесное соприкосновение искусства с массами. И все расставил по местам. Непредумышленно, конечно, в режиме коллективного бессознательного. Коллективное бессознательное, в лице дедушки моей жены и его подручных, трудилось на строительстве этой дачи. Дача, насколько я понимаю, уже была и просто расширялась. И в доме было очень много бумаги. Которую женин дедушка и его друзья перли пачками. Стелили ее под рыбку, колбаску; брали для санитарных нужд, да и просто потому, что плохо и в большом количестве лежала.
Бумага была хорошая. Строителям не нравилось одно: фамилия Эрмлера, пропечатанная на каждом листе, в углу. И скоро весь Зеленогорск, все его пивные и сортиры были засорены бумагой с росписью: «Эрмлер». Как будто это он повсеместно нагадил. А против его фильмов никто ничего не имел. Отнеслись уважительно, но чуточку приземлили. Понизили по вертикали, раз его раскидало по горизонтали, под видом забора.
Бери шинель
Крылатую фразу про то, что «все мы выросли из „Шинели“ Гоголя», понимают неправильно. Советская власть освободила людей настолько, что они из этой шинели действительно выросли. Она им стала мала.
В питерском городе-сателлите Зеленогорске, ранее – Териоки, было культурное место, ресторан «Олень». Было и некультурное, бар «Черный Кот», но о нем помолчим. О покойниках либо хорошо, либо ничего.
В кочегарке ресторана «Олень» кочегарил хронический Юра, навеселе. Директор его за это сильно невзлюбил. Директор был южной народности, и Юра его тоже не любил. Но заменить Юру было нечем, и паритет сохранялся на протяжении всего отопительного сезона.
